При описании экстравертированного мышления я дал уже краткую характеристику интровертированного мышления, на которую я здесь могу снова сослаться. Интровертированное мышление ориентируется прежде всего на субъективный фактор. Субъективный фактор представлен по меньшей мере субъективной направленностью, которая в конце концов определяет суждение. Иногда масштабом служит более или менее готовый образ. Мышление может заниматься конкретными или абстрактными величинами, но в решительном месте оно всегда ориентируется на субъективно данное. Таким образом, от конкретного опыта оно приводит снова не к объективной вещи, а к субъективному содержанию. Внешние факты не являются причиной и целью этого мышления, хотя бы интровертированный очень часто придавал своему мышлению этот вид, но это мышление начинается в субъекте и приводит к субъекту, даже когда оно предпринимает самые пространные экскурсы в область реальной действительности. Поэтому для установления новых фактов оно имеет преимущественно не прямую ценность, так как продуктом его являются главным образом новые взгляды и в гораздо меньшей степени знание новых фактов. Оно ставит вопросы и творит теории, оно открывает возможность взглянуть вдаль и вглубь, но по отношению к фактам оно проявляет сдержанное поведение. Они ему нужны как иллюстрирующие примеры, но они не должны перевешивать. Факты собираются только как средства для доказательства, но никогда не ради них самих. Если последнее имеет место, то только в качестве дополнения к экстравертированному стилю. Для этого мышления факты имеют второстепенное значение, а главную ценность для него имеют развитие и изложение субъективной идеи, первоначального символического образа, который более или менее неясно стоит перед его внутренним взором. Поэтому оно никогда не стремится к мысленной реконструкции конкретной действительности, но всегда к преображению неясного образа в ясную идею. Оно хочет добраться до действительности, оно хочет увидеть факты так, как они заполняют рамки его идеи, и его творческая сила проявляется в том, что это мышление может рождать даже те идеи, которые не лежат во внешних фактах и все-таки являются самым подходящим абстрактным выражением их, и его задача исполнена, если созданная им идея кажется вытекающей из внешних фактов и через них может быть доказана ее действительность.
Но так же мало, как экстравертированному мышлению удается выжать дельное опытное понятие из конкретных фактов или создать новые факты, так же мало везет интровертированному мышлению в постоянном превращении первоначального образа в приспособленную к фактам идею. Так же как в первом случае чисто эмпирическое накопление фактов уродует мысли и подавляет ум, так и Интровертированное мышление проявляет опасную склонность насильственно придать фактам форму своего образа или совсем их игнорировать, чтобы суметь развернуть картину своей фантазии. В этом случае изображенная идея не сможет отрицать своего происхождения из темного архаического образа. Оно придает ей мифологическую черту, которую объясняют как оригинальность и в худших случаях как причудливость, так как ее архаический характер ?ученые специалисты¦, незнакомые с мифологическими мотивами, не распознают как таковой. Субъективная сила убеждения такой идеи обыкновенно велика и даже тем больше, чем менее она приходит в соприкосновение с внешними фактами. Хотя тому, кто защищает идею, может казаться, что его скудный фактический материал есть основа и причина достоверности и действительности его идеи, но это все-таки не так, потому что идея получает силу своей убедительности из своего бессознательного архетипа, который как таковой является общезначимым и истинным и вечно будет истинным. Но эта истина так обща и настолько символична, что она всегда должна сперва войти в признанные и признаваемые в то время знания, чтобы стать практической истиной некоторой жизненной ценности. Чем была бы, например, причинность, которую нигде нельзя было бы заметить в практических причинах и в практических действиях?
Это мышление легко теряется в необъятной истине субъективного фактора. Оно творит теории ради теорий, по-видимому, имея в виду действительные или, по крайней мере, возможные факты, но с явной склонностью перейти от идеального к одной образности. Благодаря ему выявляется много возможностей, ни одна из которых, однако, не осуществляется, и в конце создаются образы, которые вообще не выражают уже внешне действительное, но являются одними символами только непознаваемого. Вследствие этого это мышление становится мистическим и настолько же бесплодным, как мышление, которое совершается только в рамках объективных фактов. Так же, как последнее опускается до уровня конкретного представления, так первое подымается к представлению непостижимого, которое находится даже по ту сторону всякой образности. Конкретное представление неоспоримо истинно, так как субъективный фактор исключен и факты доказывают себя из самих себя. Так же и представление непостижимого обладает субъективно непосредственной, убеждающей силой и доказывает себя из своего собственного существования. Первое говорит: Est, ergo est; второе, напротив, говорит: Cogito, ergo est. Доведенное до крайности интровертированное мышление приходит к очевидности своего собственного субъективного бытия, экстравертированное мышление, напротив, ? к очевидности своей полной тождественности с объективными фактами. И так как одно отрицает само себя благодаря полному растворению в объекте, так другое освобождается от всякого содержания и довольствуется одним своим существованием. Этим в обоих случаях дальнейшее движение жизни вытесняется из функции мышления в область других психических функций, которые до того существовали относительно бессознательно. Исключительная бедность интровертированного мышления объективными фактами компенсируется полнотою бессознательных фактов. Чем более мыслительная функция заключает сознание в самый узкий и возможно более пустой круг, который, однако, как кажется, содержит всю полноту божества, тем более обогащается бессознательная фантазия множеством архаически образованных фактов, пандемониумом магических и иррациональных величин, которые, смотря по роду функции, первой сменяющей мыслительную функцию как носительницу жизни, получают особый вид. Если это интуитивная функция, то другая сторона рассматривается глазами Кубина (Kubin) или Мейеринка (Meyrink). Если это эмоциональная функция, то получаются дотоле неслыханные эмоциональные отношения и эмоциональные суждения противоречивого и непонятного характера. Если это сенсорная функция, то органы чувств открывают нечто новое, никогда ранее не ощущавшееся внутри и вне собственного тела. Ближайшее исследование этих изменений легко может показать возникновение примитивной психологии со всеми ее признаками.
Конечно, содержание получаемого опыта не только примитивно, но и символично, и чем более древним и первоначальным оно выглядит, тем более оно, достоверно для будущего. Потому что всё древнее нашего бессознательного означает грядущее. При обыкновенных обстоятельствах переход на ?другую сторону¦ не удается, не говоря уже об освобождающем прохождении через бессознательное. Переходу по большей части препятствует сознательное противодействие против подчинения сознательной личности бессознательной действительности, обусловливающей реальность бессознательного объекта. Это состояние есть диссоциация, другими словами, невроз с характером внутреннего изнурения и нарастающего истощения головного мозга, психастении.